Бытует ошибочное представление о самых сильных: ладони-лопаты, саженные плечи, толстенное чрево, шея бревном, не поступь, а сотрясение почвы. Громада туши выдается за силу. Умение поглощать непомерное количество пищи и водки тоже сходит за силу. И это устойчивый, живучий предрассудок. А ведь все эти люди, поставленные в тренировки, все без исключения оказывались беспомощными, в лучшем случае выполняли норму мастера.

Все это не может иметь ничего общего с настоящей большой силой. Ее прежде всего определяет качество мышечной ткани, нервная систем, способность организма усваивать физические и нервные нагрузки и конечно же воля.

Кроме того, на мой взгляд, умная сила всегда имеет преимущество перед животной силой. Тут уже почти все определяется свойствами нервной системы.

Даже на заре современной тяжелой атлетики нагрузки вели к ускоренному нервному износу. Показательна статья Чаплинского в журнале "Геркулес" 25 июля 1913 года (№ 16): "У громадного большинства выдающихся гиревиков наблюдается повышенная нервность. Да оно и естественно: для работы с тяжестями мало одной "спящей" силы, которая была у Ильи Муромца до начала его героической карьеры. И тем не менее он "сиднем сидел" до тех пор, пока калики перехожие не вдунули в него "искры Божией", иными словами, не дали ему той силы воли и нервного подъема, без которых немыслимы подвиги.

То же самое наблюдаем мы и в области тяжелой атлетики, особенно гиревой, ибо под понятие "тяжелой атлетики" в широком смысле подводятся также борьба, бокс и некоторые менее значительные виды силового спорта. Так, у кого нет "природного дара" или кто не выработал у себя восприимчивой нервной системы, никогда не будет выдающимся гиревиком, если даже природа наградила его и хорошим здоровьем, и хорошим костяком. Ошибочно думать, будто гиревой спорт развивает одну грубую силу и в качестве необходимой предпосылки требует наличности этой силы. Гиревая атлетика более, чем всякий иной вид спорта, основывается на нервной силе и при разумных занятиях укрепляет нервную систему, а при безрассудных ее расстраивает.

Для достижения сколь-нибудь заметных результатов в области тяжелой атлетики требуются огромные воля и выдержка. И потому занятия тяжелой атлетикой в сильной степени укрепляют волю и приучают к самообладанию и к разумной трате наших природных сил. Вот в чем первичная и главнейшая заслуга тяжелой атлетики, а затем уже, конечно, и в том, что ни один вид спорта не развивает так быстро нашу мускульную силу и нашу фигуру, как та же гиревая атлетика".

Нечего и говорить, сколь серьезна эта нагрузка и сколь значительной будет в ближайшие десятилетия.

Штанга не прощает неоднозначности в мышлении. Если есть раздвоенность - даже ничтожная тень от подобной мысли, штанга не пойдет, обязательно выбьется из движения. Рекорд подчиняется лишь всевластному желанию, цельности воли и соответственно строго однозначным командам мозга. Надо помнить, что любая мысль находит отражение в нашем физическом строе. Отрицательная - не только взводит мышцы-антагонисты, но и угнетает жизненные процессы. И чем увереннее действие, тем меньше сопротивление "рекорда". Если при надлежащей подготовленности "рекорд" не уступает, значит, ты не свободен от сомнений. Они спрятались в другие мысли, чувства, образы: они спрятались, ты не подозреваешь о низ, а они в тебе! Вытрави их! Вытравливай их - и ты познаешь всемогущество! В этом все отличие победителей от побеждаемых. Только в этом.

Я убедился: из всех качеств человека жажда славы - наиболее неразборчивая и всеядная. Важен результат, то бишь победа. И она, эта победа, а стало быть, и слава уже искупают и покрывают все: и способы достижения победы, и самою личность героя. Даже поговорки есть: "победителя не судят".

Спортсмены с чрезмерным собственным весом лишены возможности нормально тренироваться. Они просто не могут много и тщательно работать. Не выдерживает организм. Приходится выбирать: или огромный собственный вес, или могучие силовые тренировки. Недаром Эндерсон, когда сбрасывал его на 15-25 кг, не был способен даже близко подойти к своим рекордным результатам, более того, мог проиграть обычно более слабым соперникам.

Надо видеть, как люди, силу которых во многом обеспечивает громадность личного веса, заботятся о нем. Тут ради аппетита и лишних килограммов пущено в ход все. И вечером, и утром взвешивания: не дай бог потерять граммы этого веса! С такими вещами не шутят. И есть надо много, сколько влезает и даже когда не влезает, уже некуда, а все равно надо пихать в себя. И еще надо поменьше двигаться, и вообще не беспокоиться, и спать - как можно больше лежать и спать. Иначе и победу потеряешь, а с ней и славу с медалями.

Таким образом, культура тренировок приносится в жертву временному успеху и самому понятию того, ради чего был создан спорт.

Вот выдержки из моего дневника:

"…Понедельник, шестнадцатое мара 1964 года. В субботу сознательно пошел на серию тяжелых тренировок. Без них не будет заданного роста силы. Следует выдерживать их до пятнадцатого апреля. Объем работы в субботу - 12 тонн, интенсивность - 185 кг. С тренировкой справился просто, оставался запас. Но, очевидно, относительно высокая интенсивность подействовала возбуждающе. Дома не мог сидеть от возбуждения. И ночь - тревожное забытье. Проснулся под утро - и жадно глотал воду. И не позвоночник - огненная боль.

Сдавал рассказ К., он редактирует мою книгу, известный детский писатель. Конечно, я выдумщик, я все преувеличиваю!..

Надо снова садиться и писать, и еще поправлять рассказы из сборника, а сил нет. Когда же кончится эта жизнь в насилиях над собой?..

И опять ночь. Глаз не сомкнул. Противная это штука - лежишь с открытыми глазами в темноте, и какие только глупости не лезут в голову! И жар морил безбожно…

Но этот год олимпийский и мой последний год в спорте - надо выбрать силу…

Девятнадцатое марта. Вчера не поехал на тренировку: крепко температурил, хотя тренируюсь и с температурой, болезнь затянулась за третью неделю. И опять ночь без сна. Лежал и вспоминал последние годы. Ничего, кроме изнурительных тренировок и работы за письменным столом.

Пытался заснуть. Задремал раз, другой - и уже потом совсем не заснул. Лежал и слушал ветер. Второй день отчаянно дует ветер.

Останутся ли силы писать после такого спорта?..

Выключил свет и читал… только ни о чем думать!

Около пяти вечера заснул. На тренировку не поехал, но писал много. С двадцатого марта буду тренироваться без пропусков.

С литературой не ладится. Работаю из последних сил. И даже спад в нагрузках, за которыми отдых, не радует.

Вчера пять часов кряду записывался на радио. Вымотался, но интересно. Вдруг увидел, что мой готовый рассказ очень слаб. А мне-то казалось! Ехал после записи по вечерней Москве. Прохожих мало, хотя на улице тепло и не так сыро. Сегодня первый такой день после ненастий - бледная голубизна, словно выстиранное небо…

На мой взгляд, атлет значителен не победами. Новое, что несет с собой атлет и превращает его в настоящего чемпиона - чемпиона среди чемпионов, в имя среди тысяч медальных имен - в этом значение такого человека.

Борис Кузнецов в книге об Альберте Эйнштейне писал: "Гений не тот, кто много знает, ибо это относительная характеристика. Гений много прибавляет к тому, что знали до него… Эпигоны гения знают, как правило, больше него, но они не прибавили ничего или почти ничего к тому, что люди знали раньше, их деятельность характеризуется, может быть, большим объемом познанного, но нулевой или близкой к нулю производной во времени…"

Своим существом большой спорт не составляет исключения. Он тоже от жизни общества. И при всей внешней далекости от науки подчинен тем же законам. Ее категории приложимы и к его смыслу. Все в развитии человечества уложено в единый клубок общего.

…Лихорадка загнездилась во мне, уже вторая неделя июня, а после третьей - чемпионат Европы. Я прекратил литературную работу и выехал в Дубну. Там готовилась сборная. Я рассчитывал на чистый воздух, покой, сосредоточение энергии на тренировках.

Я знал лишь тренировка, лечение и прогулки. Раньше я отрицал досуг: слишком мало дней, остановки недопустимы. Теперь же радовался ему: можно видеть жизнь, изменение времени, чувствовать себя в потоке жизни и видеть, все видеть…

Нервные перенапряжения - их я знаю не только по собственному опыту… В июле, в Дубне, ко мне на сборы приехал Саша Курынов. Мы любили вечерами, после тяжелой работы в зале, пройти на моей "Волге" по окрестным шоссе. Места болотистые, в сочной зелени. Ближе к ночи запахи - хмельные и в падях - туманы.

Я гоню машину за 100 км в час. Шоссе пустынно. Я откинулся к сиденью: приятно. Руки после работы саднит, в мышцах тяжесть. Вечером массажист помнет. Щурюсь: заходит солнце. Вдруг представляю колонны наполеоновских гренадеров: идут в полной выкладке - кивера, ремни, ружья. В самое это время подходили к Смоленску, до Москвы недалеко осталось. Чудятся мне в туманах кивера, лица, штыки…

Сашка рассказывает о разговоре с Воробьевым, тренировках, отказе взять на Олимпийские игры. Говорит сбивчиво, напряженно, часто не к месту смеется. И вдруг краем глаза я замечаю, как он давит ладонью на ручку двери.

Я давлю на тормоза всей тяжестью веса, сообразуясь лишь с тем, чтобы машина не перевернулась. Скорее инстинктом, чем сознанием, я круто бросаю машину к обочине: успеть, там он не разобьется, земля в густой траве…

Уже никого нет на сиденье, дверца болтается взад-вперед, а меня все тащит и тащит. Наконец машина замирает. Я выскакиваю. Сашка лежит метрах в ста: белый, неподвижный бугорок. "Убился!" - обжигает меня жуткая мысль.

Я бегу назад. "Нет Сашки, разбился". Я напряженно всматриваюсь: может, шевелится…

Он неподвижен: голова и руки прижаты к животу, сам на боку, закрючком. Я падаю на колени и ощупываю его: крови нет, и грудь шевелится в дыхании. Крови и ран вроде бы нет. Расцарапан основательно, но это чепуха. Я наклоняюсь к нему - тут же падаю, точнее сажусь на землю. Сашка поднимается неимоверно быстро и, поднимаясь, отбивает меня назад. Вскакиваю за ним. Он уже далеко, бежит изо всех сил. Какой-то белый шар катится по траве между кустов. Но ведь там, впереди, бетонная стена шлюза.

Все это я додумываю на ходу, когда бегу за ним. Но я не в силах его догнать. Расстояние даже увеличивается. Еще немного, и он взбежит по откосу и… я не спускаю глаз с белой рубашки и начинаю кричать: "Стой! Стой! Там обрыв!.." Но он словно заряжен какой-то бешеной энергией. Я кричу, даже выгадываю в расстоянии, сокращая на прямых. Сашка петляет между кустами, а я сзади могу выбирать путь покороче. И вдруг я вижу, как он падает, падает мгновенно, будто срезанный. Я вижу, нога запуталась в лозе. Эта лоза стелется от самого куста по земле, низко-низко…

Я с лета накрываю его телом. Он бьется подо мной - один сумасшедше-упругий мускул - хрипит:

- Ненавижу, тебя, Воробьева, штангу… Всех вас ненавижу! Вам только одно: "Давай, давай! Не люди вы! Будьте прокляты!.."

Этот крик запечатлевается в моей памяти, как ощущение крепко сбитого, чрезвычайно упругого тела. Мне, кажется, не унять его. Я грубо прижимаю его к земле, боясь отпустить, а он выкрикивает свои страшные слова.

И вдруг он стихает, распадаясь в безвольную массу. Я поднимаю его на руки и несу к машине. Он шепчет:

- Я не могу больше, не могу…

Когда я уложил его на сиденье возле себя, только тогда я заметил, что двигатель не выключен.

Назад мы ехали едва ли на двадцати километрах в час. Я мял правой рукой его за плечи и говорил, говорил…

Спать я положил его у себя в номере, на диване. На всякий случай запер дверь ключом, а ключ спрятал под подушку. Но Сашка все равно ушел. Когда я заснул, он спустился с четвертого этажа по отвесной бетонной стене и всю ночь просидел на скамейке напротив Волги, не машины, а настоящей Волги. Если эта гостиница и сейчас стоит - река от нее метрах в трехстах…

В журнале "Аврора" (№ 12,1978) я прочитал в очерке С. Токарева: "Со свистом и гиканьем, с песнями, играючи, швыряют под потолок литые ребятушки штангу, которую тужась и стеная, вытягивал Юрий Власов…"

Развязность автора озадачила. Впрочем, если бы это была только развязность. Никто и никогда "со свистом и гиканьем, с песнями, играючи" не будет повторять эти тренировочные нагрузки. Это могучие нагрузки, нагрузки на пределе физических возможностей - проверено практикой. И даже если будут успешно справляться с ними на современных восстановителях силы, в том числе и стероидах, которых мы не знали, то на песни все равно не хватит сил, и со штангой вести себя не будут шутовски - приструнит. Не следует путать тренировочные нагрузки с самим весом штанги… вес этот нынче, разумеется, другой. Кроме того, я никогда не стонал под штангой. Я всегда любое "железо" поднимал молча. Но, надо полагать, автору очерка виднее, ведь он опытный журналист, знаток, готовый автор для исследований по любому виду спорта, не только тяжелой атлетики. Как говорится, бог в помощь ему… а меня - избавь от шутовства.

…Несдержанность в характере отравляла мне жизнь. Я слишком часто говорил и делал то, что чрезвычайно осложняет жизнь. Я так и не научился соразмерять правду с жизнью. А как это здорово - иметь дрессированную правду!..

Это всегда было мучительно сложно: жить - и сочинять себя, быть не таким, каков ты на самом деле. Когда тяготы жизни прижимали к самой земле, я твердил: "Не будь большой серой крысой!"

Я это говорил, потому что слабость склоняет к отступничеству, а отступничество всегда оплачивается сытостью и еще определенными преимуществами. Значительно позже я познал целительную и звенящую твердость, гордость, достоинство, мощь слов Себастьяна Кастеллио: "…правда и состоит в том, чтобы говорить то, что думаешь, даже если заблуждаешься…" Это было еще в эпоху Реформации - четыреста лет назад!

Именно так: упрись, стой на правде - и не будешь большой серой крысой, даже если жизнь станет уходить от тебя. Не прячься от правды, закаляйся правдой - не будешь большой серой крысой…

Правда - единственная в мире материя, с которой сила ничего не может поделать. Любое силовое отношение к правде может на время отодвинуть ту или иную кризисную ситуацию, но кризис непременно вернется и в куда более суровом существе.

Не верь, будто твоя правда тонет в миллионах голосов и ее неслышно и потому она бесполезна, бесплодна и никому не нужна. Не верь, что ты ничего не можешь изменить, а потому лучше, как говориться, не дергайся. Все это - мудрость больших серых крыс.

Ложь сама по себе, наверное, не может существовать. Она нужна, чтобы прикрывать зло, превращать, перекрашивать зло в добро. Преступи через страх за себя - и ты убьешь в себе большую серую крысу.

У человека есть несколько вещей, ради которых он живет: любимая, дети, мать, отец и Родина. Мне кажется, к ним, этим понятиям высшей любви и добра, должна примыкать и Правда.